В общепринятом понимании детьми войны считают тех, кому на момент ее окончания не исполнилось 18 лет. Многие из них в нежном возрасте стали свидетелями ужасов войны, потеряли родителей, пережили эвакуацию, голод и лишения. Дети сталкивались с нехваткой еды, одежды и медицинской помощи. Старшие работали на заводах, собирали средства для фронта. Малышам приходилось расти в разлуке с родными. Несмотря на все испытания, дети проявляли невероятную стойкость и мужество, помогая обществу в это тяжелое время. Бывший малолетним свидетелем военных лет Виктор Кореньков поделился с корреспондентом БЕЛТА историей своей семьи и воспоминаниями о детстве.
Виктор Сергеевич Кореньков родился 28 июня 1939 года в Минске. В семье диспетчера на участке Минской железной дороги Сергея Коренькова и врача ж/д-поликлиники Елены Куканего. В семье на тот момент уже воспитывалась годовалая дочь. «Жили мы до войны в своем частном доме в Минске на улице Смоленской, 3. В 1943 году арестовали отца. Хорошо помню, мама сказала: «Пойдемте, дети, папу посмотрим». Взяла нас двоих под руки, и мы пошли в комендатуру, она располагалась в здании технологического института на улице Свердлова. Был летний теплый день. Пришли мы туда, открылась дверь, а там отец стоял без верхней рубахи, в подтяжках, упершись в стену. Сзади сидел полицейский за столом с бумагами. Очевидно было, что шел допрос. Мы зашли, показали документы. Следующее, что я помню, мы с мамой сидим на полу, застеленном опилками, в небольшой камере на Володарского. Там мы расстались с мамой и больше никогда ее не видели», — рассказал Виктор Кореньков.
Из «тюремных» воспоминаний сохранился только эрзац-хлеб. «Мы сидели на опилках, вокруг были они, и хлеб был весь в опилках. Меня это страшно удивило, тогда я еще не понимал, что к чему. Нам досталось по куску этого хлеба, мы его тут же быстренько съели», — добавил он.
Память маленького ребенка не смогла в полном объеме сохранить события того периода, запечатлелись только самые сильные переживания. После тюремной камеры Виктор Сергеевич с сестрой Аллой попали в лагерь для детей военнопленных. «Тогда его называли кто приютом, кто школой. Там нас разлучили с сестрой. Она жила в своей группе, я — в своей. Что я помню о жизни в лагере? Однажды нас, детей, привели в большое светлое помещение, скорее всего, это была столовая, потому что там кроме комнаты, спальни и столовой больше ничего не было. Я подумал, что нас будут кормить, но всех раздели до пояса, а потом надели на шею крестик. Помню, был белый крестик на белой цепочке. Нас покрестили. Мне дали имя Ганс», — поделился Виктор Кореньков.
Позже Аллу из лагеря выкупила подруга матери Клавдия Буевская за 200 марок, с ней девочка и осталась жить. Маленького Витю выкупила бабушка за корову. «Мы с бабушкой пошли жить к знакомым в деревню Ратьковичи, из Минска до Логойска идти пришлось пешком. С собой у нас были только две маленькие баночки с йодом. Помню, по пути мы обменяли их на еду. Нам дали две большие вареные картошки. Мы их тут же съели», — вспомнил малолетний свидетель войны.
«Когда мы жили в Ратьковичах, помню, я был в партизанском отряде, точнее, числился, потому что маленький слишком был. Воевал только один дядя Геня. Ему было 18-19 лет. Как-то он приходит с винтовкой, а она больше него, так потешно было. Нам поиграть бы с этой винтовкой, мы же детьми были. Помню еще, что спали все на полу, а нас там ни много ни мало было 46 детей. Поукладывают нас лбами к стенке, с другой стороны горел камин. Там хозяин, Якуб, по-моему, его звали, сидел, иногда разговаривал с кем-то. Комната освещалась при этом лучиной. Это такая длинная тонкая плоская палка, как луч, ее зажигали и вставляли в щель в печке. Такое было освещение. Она коптила, дымила, иногда искры были, потом лучина догорала, ее бросали в печку и вставляли новую. Мы часто старались не засыпать сразу, а с любопытством наблюдали за всем, что происходило в комнате. Вот такая была наша жизнь», — добавил Виктор Кореньков.
Эпизодами из деревенской жизни во время войны в памяти сохранились партизанские будни. «Помню, много телег было, везде партизаны. И они кто в чем: кто в лаптях, кто в сапогах, кто в ботинках, одеты были как попало. А мне в деревне кто-то сплел маленькие лапти, носить ведь нечего было. Летом-то мы ходили босиком, а зимой непогода, в общем, хорошо помню эти лапти. Они надевались как тапочки: сначала наматываешь портянку, надеваешь лапти, потом шнуруешь туда-сюда крестами, в конце шнурки завязывали бантами. Сам себе это делал. Помню, когда бежишь, все это съедет и болтается. Мы играем, а на ногах все болтается, приходилось снова сражаться с этими портянками, а игра ведь идет. Еще помню, однажды сижу я на мешке с сухарями возле сосны. Я проковырял пальцем в нем дырочку и таскал оттуда сухари. Есть хотелось. Недолго, правда, это все продолжалось, меня быстро оттуда убрали», — вспоминает малолетний очевидец войны.
Тем временем его отца интернировали в Германию, где мужчине удалось сбежать из тюрьмы, но его поймали. «Ему выписали 100 палок. Там специальная машина была, которая палками лупила. Потом его снова послали на работы, обычно они были связаны с тем, чтобы что-то грузить. Например, убитых после расстрела сгружали. Оттуда он тоже деру дал. Когда его снова арестовали, ему удалось бежать во Францию, точно помню, в город Страсбург. Там он находился до тех пор, пока не пришла французская освободительная армия. Его освободили и направили в лагерь для интернированных. Из лагеря его забрала советская дипмиссия. Так он снова попал в Советский Союз. Тут он был в лагере в Красном урочище. Именно здесь я его увидел впервые после того, как мы расстались тогда в комендатуре. Потом отца отпустили, и он пришел уже домой», — восстановил события того времени Виктор Кореньков.
Маму Елену Куканего найти так и не удалось. «Мы ее больше никогда не видели. Последние сведения о ней были получены от жительницы Минска, которая подобрала записку, выброшенную из машины. Это уже после войны было установлено. Одна женщина рассказала, что видела, как машины везли людей в Тростенец. Те, кто был в машинах, бросали записки. Эта женщина где-то на могилевском шоссе подняла одну из них. В ней было написано, что записка от Елены Михайловны и всех везут на расстрел в Тростенец. От того места, где была найдена записка, до Тростенца оставалась пара километров и пустырь. Нам больше ничего не удалось узнать о ней», — поделился Виктор Кореньков.
Светлана ПЕКАРЬ,
БЕЛТА.
